Я, Хобо: Времена Смерти - Страница 132

132

Я слушал.

...Марачук Софья "Морячок", 49 лет. Софья Василиковна. "С-под Свердловска". Семеро детей. Неизвестное количество мужей. Без определённых занятий. Без образования. Торговля наркотиками в ужасных размерах. "Ради счастья своих детей". Сопротивление при аресте, сковородой убит начальник группы захвата. Попытки подкупа - следователя, судьи, присяжных, губернатора (все удачные). Оправдательный вердикт. Но докатилось до Столицы. Приехал неподкупный имперский надзиратель, дело довели до суда ещё раз. Угрозы свидетелям обвинения во время судебного заседания. Апофеоз: убит государственный обвинитель - прямо во время заседания, той самой сковородой, представляемой в качестве улики. Приговор - Марс. Все, и адвокаты (?) включительно, желали ядовитой бабе сдохнуть сразу же. Однако - выживание. Хобо. Хана.

Добрейшей души женщина. Ничего и никого и никогда не боится. Её боятся даже мертвецы. Волшебная повариха (Хан умирает от зависти, у него на кулинарии - бзик). Неповоротливость и одышку компенсируют сила и смелость. Смертно тоскует по детям. Голубит Мадлу Прхалову. Да и всех нас, в общем-то...

...Блэк-Блэк Исмаил "Хендс", 30 лет. Двое детей. Космонавт, бортинженер рейсера Земля - Марс - Земля. Неполадки с автопилотом. Аварийная посадка на Марс. С орбиты на MD не пришли. (?!) Повезло, как утопленнику: выживание. Обратно в люди хобо не берут. Хана.

Добросовестно выполняет свои служебные обязанности. Старшина. Очень верующий человек. Никогда не поминает имён бога всуе. Очень себе на уме...

...Адам Мерсшайр "Мерс", 53 лет...

- Зачем я тебе всё это рассказываю, прик?! - поразился вдруг Мерсшайр.

Я не отвечал. Я только слушал. И он продолжил.

...Он рассказывал мне эти, и ещё многие другие ужасные вещи почти три часа подряд на вершине холма. Лагерь с костром, где убили Саула Ниткуса, ютился у подножия холма в двух километрах от места падения "ОК": клубы разноцветного пара мутно виделись мне, вопреки перемежающемуся дождю и туманной атмосфере. Самоходный контейнер ханы с трудом взобрался на холм; на вершине его с Мерсшайром вдвоём мы и провели местное утро 6 сентября на крыше контейнера. Я, с фиксированными за спиной руками, - прямо на железе, спиной к станине антенны, Мерсшайр - на пустом ящике перед полуметром радиоаппаратуры в очень эргономичном рэке, с очень ярким и очень цветным дисплеем посередине. Задача Мерсшайра заключалась в выдаче основным силам ханы, "выдвинувшимся к ЭТАЦ", места и курса. С полутанком, принуждённым выполнять роль маяка, Мерсшайр установил и держал контакт уверенно - радист был опытнейший, этот Мерсшайр.

До "Пятидесятого" напрямик было всего семнадцать километров. Хан, Блэк-Блэк, Устоца, Прхалова и Лейбер, впятером на четырёх лошадях, быстрым скоком "выдвинулись" около семи часов местного утра, налегке, разведывать дорогу. Софья "Морячок" и Валерия Салло, загрузив в кузов и прицеп ровера кучу снаряжения и причитающего Хич-Хайка (Хан решительно запретил оставлять Хайка при мне, хотя, по-моему, идиотизм предположения о некоем возможном заговоре видел и сам, но после Мерсшайрова триумфа Хану никто не перечил), поехали по подмёрзшей грязи следом, но гораздо медленней, чем скакали лошади: машина хане досталась слабенькая, трюмный вариант - "тряпьё" возить на обеденный перерыв. Никополов и Колдсмит дождались реанимации остальных лошадей, законсервировали садок, и пошли на пеленг третьей волной, около 9 утра, уведя с собой одну пустую лошадь. Своего коня Мерсшайр привязал к контейнеру. Не выказывая никакой обиды, конёк спокойно стоял, почти не переминаясь с ног на ноги, иногда что-то жевал из цилиндрической ёмкости, что-то, похожее на гранулированный наполнитель для шахтного фильтра. Конь меня интересовал.

И вот как только ускакали Бля Никополов и Эбони Колдсмит - Мерсшайра прорвало. Это походило на бред. Я слушал, впрочем, во все уши: информация. Вопросов я не задавал. Они были не нужны: холерика, спускающего пары, остановить можно только выстрелом в упор дуплетом - знаю по себе. Меня Мерсшайр не стыдился, коня тем более. Он разговаривал бы с конём, если бы не я в пределах слышания. С конём меня многое тут роднило: оба мы были связаны, оба были для Мерсшайра всего лишь вовремя подставленными ёмкостями для излияния его истерики, да я, если честно, и чувствовал себя лошадью: хорошо, если я половину в рассказах Мерсшайра понимал. И ещё, я, как лошадь, чувствовал, что он очень много врёт .

Истерика, истерика. Он непрерывно говороил, говорил, и ни минуты не сидел спокойно. Работа не отвлекала его от истерики. Он делал вязку по радиолокатору, отправлял уточнение, подсигивая, потирая руки и дыша в ладони серым паром, дожидался роджера, помечал роджер на дисплее, вскакивал, вглядывался в сторону ЭТАЦ, с размаху садился, ёрзал, выжидая контроль, вскакивал, бродил по крыше контейнера, грубо плевал на грунт, хватал с железа свой шлем, ногтем отколупывал приставший к забралу комочек грунта, ломал ноготь, бросал шлем фланцем вверх на железо крыши... Дёргая меня во все стороны, не менее десяти раз проверил, не распутался ли я. И непрерывно он говорил, вскрикивал, говорил, восклицал, говорил, вещал и проповедовал, разбрасывая по проповедям матерные синкопы, обращаясь - ко мне, раз уж я есть. Он обращался ко мне грубо: клон, прик, космачок, сля, и всякий раз косясь, как я реагирую.

Я не реагировал. Слушал, запоминал. Но наружу - не реагировал.

Standby, реябта. Изменить я ничего не мог, и я просто ждал. Слушал, и ждал. Запоминал, и ждал. Происходящее не помещалось у меня в голове, наличные мои рефлексы были бесполезны ad hoc, и, выручая разум из беды, я подавил, поотключал все отключаемые эмоции, как учили нас в лётке - вообразивши себя роботом. Безответным, бессловесным, но к нужному моменту времени - работоспособным и полностью в курсе обстоятельств.

132